Моя семья и пчелы.

Время летит и, оборачиваясь как будто во вчерашний день, вдруг понимаешь, что уже лет 15-16 существует наша пасека, и каждый (без преувеличения) день нашей семьи так или иначе связан с пчёлами. От того первого ведра меда в 90-е, когда около недели мы с детьми жили не на хлебе и воде, но только на хлебе и меде. Хлеб по талонам, а мед – свой. Дети видимо не пострадали – это вкусно, а я к меду долго прикоснуться не могла - приелся и вызывал унизительные ассоциации с нищетой в таком недавнем прошлом. У всех членов нашей семьи свое, отличное, отношение к пчелам - от ненависти и страха до восторга и благоговения, от чисто потребительского (мед, пчелы для апитерапии) до возвышенно-философских хокку:

"Кто мы, зачем мы здесь,
 Живы мы или нет –
 Дикой пчеле все равно.
 Жизнь для нее внизу -
 Только дорога цветов”.

Начнем с отрицательного. Собака Марфа (мохнатая восточно-европейская овчарка с лопоухими ушами) испытывает к пчелам ненависть, и только отсутствие бультерьерской агрессивности и наличие немецкой организованности и уравновешенности удерживают ее от прямой диверсии. Ещё будучи подросшим щенком, около 4-5 месяцев, она чисто из любопытства подошла к летку и была жестоко наказана. Эти "неправильные" пчелы неправильно истолковали ее благие намерения и, с присущим им отчаянием камикадзе, атаковали её любопытный нос, нежный язык и губы и неприкрытую толстой шерстью кожу в низу живота, в одно мгновение превратив их в источник отчаянной боли. С тех пор Марфуша пчел отчаянно ненавидит, пасеку с почтением обходит, а, когда на пасеке работают, забирается в дальний угол подвала. Если же она видит одиноко летящую пчелу, не может удержаться от того, чтоб её не сцапать пастью, не смотря на то, что эти твари больно жалят в губы и язык, но желание отомстить оказывается сильнее благоразумия и ее обычной покладистости.

В ненависти к пчёлам вполне солидарен с собакой мой племянник Костя. Сейчас это взрослый вполне успешный компьютерный гений. А в прошлом - подросток-акселерат, приехавший к нам помочь окучивать картошку. Костя при физической работе сильно потел и покрывался сыпью тепловой крапивницы. Вся компания работала спокойно, а Костя, несмотря на накомарник, постоянно подвергался атакам, игнорировать которые не мог, и бегал через ряды с картошкой с “грацией испуганного бегемота”, после чего подбивал своих двоюродных братьев избавиться от этих агрессивных тварей с помощью дихлофоса.

К стану боящихся, но радикально не настроенных, относится Лира, моя невестка, жена старшего сына Михаила. Она как то имела неосторожность, приехав в Стрижи в неурочное время, приблизиться к пасеке, когда там работали. Бедная, она подверглась нападению возбужденных пчёл и, добежав до дома и открыв дверь, только и смогла пропищать – спасите! Сколько пчёл я тогда извлекла из нее – точно больше 50 – и это голова, лицо, руки. Она же держалась на редкость стойко. И чего ей это стоило, знает только она.

Главные пчеловоды – муж Александр и младший сын Алешка. Тут о каких-то ужалениях говорить просто нелепо, это обычные вещи, которые не воспринимаются даже как маленькая неприятность. Более сильные ощущения - это когда они снимали ловушку с пчёлами, а ловушка стояла слишком долго и к тому времени оказалась сильно издолбанной дятлом. Надо ли уточнять, что пока они спустили ее с дерева, опустили в мешок, транспортировали, (а пчелы не отнеслись к этому с философским спокойствием) – мужа изжалили около сотни, сына - около десятка пчёл. Это мы приблизительно подсчитали дома, когда извлекали из них жала. Зато следующие 2 дня я смогла ярко наблюдать стимулирующее действие яда – руки распухли, ноги не помещаются в обувь, глаза горят, температура за 38 и какая-то сумасшедшая энергия - оба носились как “электровеники”.

Мы со старшим сыном преимущественно потребители. Он - главный любитель меда, я - главный потребитель пчёл для апитерапии, но наш прагматизм смешан с почтением к пчёлам и ощущением, что наша и их жизни сильно взаимозависимы.

Мой отец приобщился к пчёлам, когда ему было уже за 80. Весь сезон он сначала натягивал и наващивал рамки, потом помогал мужу работать с пчёлами, стал отличать рабочих пчел от матки и трутней, снимал рои, топил воск, делал поилку для пчел. И в этой кропотливой, каждодневной работе находил главное – счастье дышать воздухом пасеки, слышать главный шум, дающий жизнь – гудение пчел, занятых работой и ощущать свою причастность к вечному круговороту, наблюдая жизнь в одном из главных ее взаимоотношений – отношений пчелы и цветка.